Путь к спектральной сейсморазведке

Гликман А.Г.
НТФ "ГЕОФИЗПРОГНОЗ"
9 января 2014, Санкт-Петербург

Когда тебе 70, когда ты уже понимаешь, что твоя разработка переживет тебя на много лет, а сейчас время ее признания еще не пришло, значит, надо самому рассказать, как всё было, как это зарождалось и развивалось. Потому что обычно об уже признанной научной работе пишут те, у кого информации об этом гораздо меньше.

Кем бы вы ни были, основная роль в формировании всей жизни принадлежит школе. Я имею в виду не учебное заведение, а период, когда обстоятельства или люди лепят человека из несмышленого существа. Школа - это такое состояние, когда есть, у кого спросить, как поступить правильно.

Так как-то сложилось, что руками я думаю лучше, чем головой. Когда мне нужно крепко подумать, найти связь между различными фактами, я начинаю слесарить. Как правило, решение при этом приходит само. Часто оба решения приходят одновременно. То, которое главное, и то, которое необходимо для того, чтобы доделать рукоделие.

С самого незначительного возраста я что-нибудь мастерил, что-то чинил. Естественно, не всегда удачно. Первая моя удачная поделка - это сборка трансформатора. Я был в 3-м классе, когда прочел, не помню где, руководство, как самому сделать трансформатор. На промышленной свалке во дворе соседнего дома я набрал кучу отходов в виде кусочков тонкой жести. Вырезал бабушкиными ножницами продолговатые прямоугольные пластинки и сложил их в пакет. Где нашел проволоку - не помню. Намотал на этот пакет проволоку, что-то порядка тысячи витков. Это была первичная обмотка. Затем еще сколько-то витков намотал - это была вторичная обмотка. Подключил первичную обмотку в сеть (тогда ленинградская сеть была не 220, а 127 вольт), а во вторичную - лампочку от карманного фонаря. И лампочка ЗАГОРЕЛАСЬ!!

Сколько времени я не мог оторвать глаз от этой лампочки - я не помню. Но точно, что очень много. Приходил из школы и смотрел.

Потом, спустя сколько-то лет, когда я выбрасывал эту свою самоделку, я удивился тому, как всё правильно было сделано. Намотано было виток к витку, послойно, между слоями была проложена бумага. Вручную! Как я вообще не коротнул сеть...

Будучи ребенком гениальным, я пришел к выводу, что если ко вторичной обмотке этого трансформатора подключить батарейку (4,5В), то в первичной обмотке должно появиться 127В. А следовательно, можно будет обеспечить бесплатным электричеством лампочки и прочие домашние потребители электроэнергии. Однако, когда я так сделал, лампочки загораться не захотели.

Жили мы тогда в коммунальной квартире, и в качестве научного консультанта у меня был сосед, дядя Володя. Он был нашим кварт-уполномоченным, поскольку все остальные 30 человек нашей комуналки были женщины. Как я сейчас понимаю, мы с ним были примерно одного уровня гениальности. Он тоже удивился тому, что лампочки не загораются. И предположил, что где-то плохой контакт. А наличие электричества, сказал он, можно определить языком. Он замкнул первичную обмотку через собственный язык, а я, чтобы улучшить контакт, почиркал концы низковольтной обмотки о контакты батарейки.

При этом напряжение на языке дяди Володи, видимо, появилось приличное, потому что летел он, огромный, взрослый мужик, кубарем и с воплями, обращенными к какой-то маме. Я не понимал, что произошло, мне его было жалко, но ржал я почему-то безудержно. Это был какой-то нервный смех, который и сейчас меня разбирает, когда я это вспоминаю. Потом я ходил к нему извиняться, но при этом опять хохотал.

Мы, слава Богу, не поссорились. Он правильно рассудил, что с 10-летнего дурака взять нечего. И когда мама подарила мне электроконструктор, то сидели мы с ним над этим конструктором много вечеров напролет. Собственной сборки электромотор, звонок, реле и пр. - это было чудо. А когда электромотор заработал в режиме генератора, и от него загорелась лампочка для карманного фонарика, то у нас началась эра поисков решения проблемы вечного двигателя. Сейчас, к сожалению, таких игрушек нет.

Когда в школе, в 5-м классе начались уроки физики, то оказалось, что пожилая наша физичка практически ни с чем из школьных приборов справиться не могла. И тогда, как-то само собой, я стал как бы лаборантом. Ощущение, когда человек становится нужным учителю, классу - это нечто особенное. Думаю, что это самая мощная мотивация, чтобы вызвать интерес к предмету. И когда я стал сам читать студентам курс, в котором использовались лабораторные работы, то я использовал эту мою наработку.

В Ленинградском Горном институте был введен курс учебно-исследовательской работы студентов (УИРС), который проклинали и преподаватели, и студенты. Никто не понимал, что нужно делать со студентами и за что ставить зачет. И когда однажды на затянувшемся до позднего вечера заседании кафедры все ругательски ругали глупых студентов, которым ничего не интересно, на кафедру вошел мой студент, чтобы отдать мне ключ от моей лаборатории, все стали выяснять, из каких средств я плачу тем студентам, которые сидят у меня в лаборатории допоздна. Я им не платил, но им было не оторваться от этих лабораторных, с которыми и я сидел с утра до вечера.

После школы, у меня был техникум. Он назывался радиотехническим

(ЛРТ №1), был на ул. Чайковского 11, на углу Моховой, в бывшем дворце Строганова. От школы это отличалось мало, но каждый год, после окончания очередного курса у нас целый месяц была практика. После первого курса - слесарная, после второго - станочная (на токарном, фрезерном и шлифовальном станках), после 3-го - монтажная.

Я считаю это большой ошибкой, что выпускники ВУЗов ничего не умеют делать руками. Человек, который может САМ что-то сделать - это уже человек, даже если ему всего 15 лет. Слесарную практику у нас вел старенький уже дядечка, Василий Виккентьевич. Мир праху его. Вот кого я вспоминаю с благодарностью всю жизнь. Он был смешной, не очень грамотный. Но научил нас стольким премудростям, стольким слесарным приёмам... Каждый день он говорил одно и то же, чем вызывал веселое настроение у всех. Он говорил: «Что бы вы ни делали, прежде всего - разметка. Без разметки не может быть удачной слесарной работы». А после него я сам себе всю жизнь говорю эти слова.

Разметка заготовки невольно включает в себя предварительное осмысление того, что вы собираетесь делать. Волею Василия Викентьича у меня, говорят, неплохие руки. И если бы не это, ничего бы у меня не получилось в самом главном моем деле.

В техникуме у меня образовался Друг. Замечательный Валька Никитин. Которого, увы, уже почти 20 лет нет с нами. Он был первым в моей жизни радиолюбителем. Укавистом. УКВ - это ультракороткие волны, и он строил собственную свою УКВ-радиостанцию. Как получилось, что мы вместе стали этим заниматься, я не помню. Занимались мы этим в техникуме, в лаборатории основ радиотехники. Преподаватель, который вел занятия в этой лаборатории, разрешил нам это при условии, что лаборатория всегда будет пригодна для проведения занятий. То есть, по сути, мы были лаборантами этой лаборатории. Оборудование было стареньким, его нужно было поддерживать в рабочем состоянии после каждых занятий, и мы этим занимались не без удовольствия.

Вот Валька - это, пожалуй, моя главная школа. Если он что-то делал, то обязательно доводил до конца. Чего бы это ни касалось. Я часто вспоминаю такой случай. Мы летом иногда ездили за город, вдвоем или с компанией. Выкупаться, по лесу походить. Однажды мы решили выкупаться в Финском заливе, в Нижнем парке Петродворца. Нас было несколько человек, и мы не знали, что купание там не слишком приятное, так как залив в этом месте очень мелкий. Идешь, идёшь, а всё по пояс. Ну, решили дойти до нормальной глубины, где можно поплавать. Прошли, думаю, метров 500, а всё не глубже, чем по пояс. Плюнули и пошли обратно. Все, кроме Вальки. Он один пошел дальше. Не знаю, как далеко, но видно его было с трудом. И дошел до глубокого места, и наплавался вволю. Когда он вернулся, то сказал только: «Ну решили же...»

В этом он весь. Вот уж действительно, как танк. Что бы он ни делал, всё это медленно, неторопливо и неостановимо (если можно так сказать). И радиостанцию свою он сделал. Я до сих пор помню его позывной. 2АУ-АКУ. Когда его не стало, мы его вспоминали и поминали, как водится, и только тут я узнал, что когда он учился в техникуме, то занимался спортом (собственно, как и все мы), и был он чемпионом Ленинграда по тройному прыжку среди юношей. Как он успевал, и почему я, его ближайший друг, этого не знал?!

В результате общения с Валентином я усвоил, что как бы ни была трудна и длительна работа, если делать ее не торопясь, то обязательно, в конце концов, сделаешь. Кожей ощутил, и ощущение это держу всю жизнь, что, как говорят китайцы, большая дорога делается маленькими шагами.

Через Вальку я узнал некоторых интересных людей. Один из них - известный тогда во всём радиолюбительском Мире коротковолновик Лёва Гусаров. Он работал с различными экспедициями. Обеспечивал связь. У него был легендарный передатчик (им же самим и сделанный), с мощностью в антенне, не превышающей 1 ватт. При этом он держал связь, как тогда говорили, со всем шариком. То есть, со всей планетой. Меня тогда это потрясло. Как можно осуществлять дальнюю связь с таким слабым передатчиком?! Разве электромагнитное поле с удалением не уменьшается?

Знание этого феномена мне пригодилось потом, когда я занимался уже вопросами спектральной сейсморазведки.

Техникум наш, на самом деле, был полувоенный, как, собственно, и всё, что было в нашей стране. И учили нас для работы на военных объектах. Наша группа училась на техников-гидроакустиков. Окончив техникум, я взял направление в Североморск, на Северный флот. Где и занимался 6 лет ремонтом и настройкой гидроакустических средств на надводных и подводных кораблях. По условиям распределения, мог бы и 3 года там быть, но мне было не оторваться.

Вот это была школа! И учителя первостатейные. Особенно, мичман Орлов Лев Михайлович. Я мог бы назвать свою жизнь состоявшейся уже хотя бы потому, что общался с этим человеком. Мы с ним, по сути, делали одно и то же, но КАК (!) он работал... Гидроакустические станции, зачастую, были очень сложными устройствами. Большое количество блоков, ламп (транзисторы еще не применяли), реле. Всё взаимоувязано обратными связями, и по характеру неисправности определить больное место было иногда очень трудно. Лев Михалыч подходил с позиции такой незаметной, непонятной со стороны логики, что для меня в этом казалась даже некая мистика.

Каждый раз, когда я спрашивал, как он догадался, ответ был настолько простой, что мне за себя было стыдно. А он смеялся и говорил про меня с непередаваемым выражением: «головка...»

Вообще же гидроакустика - совершенно особая тема. Так, собираясь все вместе, сотрудники нашей общефлотской радиомастерской, скажем, в курилке, утром в понедельник, все остальные - радиолокационщики, специалисты по измерительной аппаратуре (ЛИПовцы) и проч. обсуждали всё что угодно. И как вчера выпивали, и с кем познакомились... Гидроакустики - всегда только о работе. У каждого из нас сидел в душе какой-нибудь проклятый вопрос, без ответа на который завершить ремонт аппаратуры на корабле было невозможно.

Нередко результатом такой посиделки было или решение этого вопроса путем того, что сейчас называют мозговым штурмом, или кто-нибудь отправлялся на этот корабль помогать терпящему бедствие коллеге. Зачастую свежий глаз видел такое, что давно работающему там человеку было не увидеть. Были легендарные, анекдотические случаи, которые мы и сейчас, спустя 50 лет вспоминаем с удовольствием.

Так, на одной лодке на мониторе ГАС (гидроакустической станции) была видна помеха в виде шума от работы корабельных винтов на одном определенном направлении. Эти шумы были слышны и в динамиках. Какие винты?! Лодка стояла у пирса, и на других соседних корпусах никаких помех не было. Друг мой, который там вкалывал уже неделю (его и вызвали, чтобы он справился с этой бедой), буквально сходил с ума. Ну, пошли мы вместе на корабль. Я посмотрел, послушал и понял, что это не иначе как какое-нибудь привидение. Вышли мы с ним на мостик покурить от тоски великой, и я прислонился лбом своим дурацким к вертикальной стальной холодной стойке, и... захохотал. Братцы, я через лобные кости услышал этот самый шум! Единственно что работало на лодке, это генератор, снабжающий нас электричеством. Это так шумел его коллектор! Мы попросили моряков переключиться на генератор, стоящий в другом отсеке, и проблема была исчерпана.

Гидроакустика ведь это не только аппаратура. Это еще и гидрология, которую гидроакустики не зря называют наукой о мутной воде. Как акустическое поле проходит через воду, как отражается от разных объектов... Кое-что об этом я стал понимать только спустя многие годы, когда уже занимался тем же самым, только в твердых средах.

К сожалению, свое понимание я не могу никому передать. Акустика вообще и гидроакустика в частности, оооооооо! Это так таинственно, это так секретно! Ох уж эта секретность. Интересно, кто решает, что секретно, а что нет. То, с чем я когда-то сталкивался - это полный абсурд. Как говорили тогда, высшая форма секретности - это когда сам не знаешь, что делаешь.

В 1984 году вышел секретный циркуляр, согласно которому засекречивалась любая статья, если в ней используется слово «акустика». Я сам чуть не погорел на этом, когда в моей статье по горно-геофизической тематике было использовано это слово. В принципе, акустическое поле и поле упругих колебаний - это одно и то же. Но одно понятие использовать можно, а другое - категорически нет. На выполнение этого указа была заточена организация под названием Горлит. И если чья-то статья не проходила по решению военной цензуры, то человек лишался права публиковаться на всю оставшуюся жизнь.

Но, слава Богу, этого не произошло. Дело в том, что если человека отлучали таким образом от возможности публикаций, то это считалось таким проколом для всей организации, в которой он работает (в данном случае, это был ЛГИ), что неслабую нахлобучку получали все находящиеся там представители ГБ. Господи, сколько их там было! Они все быстро-быстро забегали и, навалившись вместе, ликвидировали конфликт. Для этого мне пришлось написать так называемое ими, мотивированное заключение, в котором я про каждое предложение в моей статье написал, откуда я его взял. Ну, врал, конечно, потому что никогда ничего ни у кого не брал.

То есть, если вся моя статья содрана откуда-то, то тогда всё в порядке. А если что-то написал я сам, то это заслуживает всяческого осуждения, и уж во всяком случае, подозрения. Думаю, здесь находятся корни того, что главным требованием к диссертации является отсутствие какой-либо новизны.

Но продолжим о моем северном бытии. Видимо, я всё-таки подрос и стал что-нибудь стоить, потому что на меня повесили, кроме обычных гидроакустических станций, еще и такие изделия, которые на корабль поставили, но разработку еще не завершили. Они приходят на корабль без технического описания, со схемой, правленой карандашом. Эти устройства точно так же выходят из строя, как и серийная аппаратура, и корабль не может выйти в море с неработающей станцией, будь то серийная или опытная.

Это я сейчас говорю, что это было интересно. А тогда у меня кроме страха, что не получится, думаю, других ощущений не было. Ну, как-то везло, вроде получалось. Но это конечно была еще школа. Потому что если бы у меня что-то не получилось, вызвали бы представителя завода-изготовителя. А вот то, что началось в 1973 году, когда я начал читать курс шахтной геофизики студентам ЛГИ, это уже не школа. Это, если оценивать серьезно, скорее уж, работа на передовой.

Период с 73-го по 77-й год - это была как бы раскачка. Я очень постепенно понимал, куда попал.

Перед самым сентябрем 1973-го года на меня упал курс шахтной геофизики. Полное название курса я так и не запомнил. Это что-то там «методы и средства контроля состояния горных пород в условиях добычи полезных ископаемых» или как-то иначе. В общем, геофизика. Я тогда работал инженером на кафедре Радиоэлектроники ЛГИ. Штатного преподавателя неожиданно вызвали в Москву на 6-месячную переподготовку, а на носу сентябрь. Взять этот курс на семестр никто из преподавателей кафедры не согласился. Как я понял позже, из-за того, что основную часть курса составляла сейсморазведка. Ну, а меня уговорили.

Зав кафедрой Радиоэлектроники профессор Александр Лазаревич Драбкин на каждой своей первой встрече со студентами рассказывал, что познание идет в три этапа. Первый этап - это когда мы первый раз слышим о предмете. Нам кажется, что там всё просто, всё уже изучено и всё уже сказано. Второй этап наступает, когда начинаешь внедряться в изучаемый предмет. И сразу становится так всё ужасно непонятно, чувствуешь такую свою неспособность и ущербность, что очень хочется всё бросить. Этот второй этап длится долго. Возможно, годы, и спустя это время, может быть, начинаешь хоть что-то понимать. Вот это и есть третий, высший этап. Когда что-то, вроде, понимаешь, но объем непонятного растет день ото дня.

Мне надлежало пройтись со студентами в течение семестра по всем геофизическим методам. Но поскольку основной объем курса приходился на сейсморазведку, то с нее я и решил начать при подготовке к чтению лекций (первому в моей жизни). Пошел в библиотеку, в нашу замечательную институтскую библиотеку, и взял кучу книг по сейсморазведке и вообще по акустике твердых сред.

Это я находился на первом этапе познания этой области, по классификации Драбкина. Внедряться в эту область знаний я не боялся по многим причинам. Во-первых, книг по теории поля упругих колебаний и по сейсморазведке, которая является основной ветвью этой теории, оказалось много, и, стало быть, разберемся. Во-вторых, я же работал в Горном институте. Кафедра геофизики у нас была укомплектована такими специалистами, что спросить, в случае чего, будет у кого. Ну, и потом, живя в Питере, найти специалиста в любой области знания не проблема.

Первое, что меня удивило, это практически полная идентичность содержимого всех книг как по акустике твердых сред, так и книг по сейсморазведке. По радиотехнике тоже написано много одинаковых, в принципе, книг, и даже совпадающих по названию. Но каждый автор имеет свое лицо. Он дает свою трактовку пусть и одних и тех же моментов. Здесь же физика поля упругих колебаний, скажем, Фейнмана оказалась полностью идентичной физике, написанной, допустим, Ландау. То же происходит и с книгами по сейсморазведке.

Мне непонятно, зачем безусловно талантливым, результативным ученым сдирать материал друг с друга.

И потом, почему ни в одной книге по этому предмету нет ни одного упоминания о каких бы то ни было практических исследованиях этого самого поля упругих колебаний...

Я этому удивился, но ничего страшного не усмотрел. Сейсморазведка, по своему принципу, не что иное как локация. Осуществляется ударное воздействие по земной поверхности, в результате чего возникает упругий импульс, так называемый, зондирующий, который распространяется в земной толще во все стороны. И если есть от чего ему отразиться, то находящиеся на поверхности сейсмоприемники эти отражения зарегистрируют. Я занимался раньше радиолокацией, гидролокацией, и уж с сейсморазведочной локацией как-нибудь справлюсь. Так я думал.

Физика, по определению, это совокупность физических эффектов и явлений. И любой исследовательский метод, в том числе, и геофизический, есть не что иное как использование определенного физического эффекта. Читать же студентам физическую дисциплину без демонстрации соответствующих физических эффектов нельзя. И, стало быть, первой своей задачей я посчитал постановку лабораторной работы, демонстрирующей формирование и распространение зондирующего импульса.

Чтобы не изобретать велосипед, я пошел на кафедру геофизики посоветоваться по этому поводу. И вот тут мною был получен первый сигнал, что попал я в какую-то непонятную историю. Мало того, что у них тоже не было никакой лабораторной работы по сейсморазведке, так они, к тому же, категорически возражали против того, чтобы я шел по пути создания таких лабораторных установок, с помощью которых можно проверить принцип действия сейсморазведки. Возражали с помощью гневных звонков и докладных в ректорат, в партком (в СССР эта организация была самой могущественной), требовали отстранения меня от преподавания как человека, не имеющего специального образования...

Вообще-то я человек очень везучий. По крайней мере, был таковым до сих пор. Я это отмечал многократно. И здесь мне повезло, что был я не на штатной должности преподавателя, а преподавателем-почасовиком. Это существенно более противоударное состояние. И к тому же, на чтение этого курса было не найти замены. Я не понимал, откуда эта истошная ненависть, но было ясно, что на какой-то мозоль я кому-то наступил.

Надо сказать, что акустические процессы в лабораторных условиях моделируются очень непросто, и, несмотря на все мои попытки создать лабораторные установки, читать курс мне приходилось без них.

Штатный преподаватель, вернувшись с переподготовки, не забрал у меня этот курс. Видимо, из-за сложившейся в отношении к нему (курсу) скандальной обстановки. Однако и мое отношение к этому курсу резко изменилось после 1977-го года.

Так сложилось, что в 1977-м году мне пришлось сделать аппаратуру для осуществления сейсмоизмерений в условиях угольной шахты. И вот тут, при первом же шахтном измерении я обнаружил совершенно сногсшибательный факт. Оказалось, что в результате ударного воздействия на поверхность породной толщи упругий зондирующий импульс НЕ ВОЗНИКАЕТ.

Двигаясь, как положено, от простого к сложному, скажу, что при ударном воздействии (скажем, молотком) на поверхность плоскопараллельной породной структуры возникает не импульс, а затухающий синусоидальный (иначе говоря, гармонический) сигнал, который можно увидеть с помощью сейсмоприемника, прижатого к этому породному слою. Сейсмоприемник - это своего рода микрофон, приспособленный для восприятия звука, но не в воздухе, а в твердой среде.

Плоскопараллельная породная структура - это не экзотика, а наиболее часто встречающийся случай строения земной толщи, когда мы находимся в условиях так называемых осадочных пород.

Реакция на ударное воздействие в виде гармонического затухающего сигнала однозначно свидетельствует о том, что удар был нанесен по колебательной системе. Из колебательных систем известны - струна, пружина, маятник, электрический колебательный контур (тогда удар должен быть не механическим, а электрическим). Вот и всё, пожалуй. Других колебательных систем на тот момент не было известно.

Обнаружив, что плоскопараллельная структура (пластина, слой) из подавляющего большинства твердых сред проявляет свойства колебательной системы, я понял, что произошло невероятное. А именно, в конце ХХ века мною была открыта новая, неизвестная ранее колебательная система.

Естественно, что это открытие стало центром практически всех моих многочисленных статей и всего моего дальнейшего существования. Обнаружение колебательной системы нового типа, к которому относятся также геологические структуры, означает, что земная толща (в пределе, планета Земля) по акустическим свойствам, является совокупностью колебательных систем.

Это явление из тех, которые не могут быть открыты, что называется, в результате озарения. Более того, обнаружено оно было случайно, и мне оно далось незаслуженно. Я не шел к нему много лет. А просто я был неплохим студентом, когда учился на радиотехническом факультете ЛВИМУ им. Макарова, и мне повезло с преподавателями. А вот если бы я не обнаружил это явление, то была бы мне грош цена как радисту, или если бы я сделал вид, что не распознал его из трусости, как бывает очень нередко с людьми, увидевшими что-то новое, то просто отправил бы всю свою жизнь коту под хвост.

Дело в том, что распознать признаки колебательной системы мог бы только радист. Когда я учился в ЛВИМУ, нам давали раздел математики «спектрально-временные преобразования», нам рассказывали, как лорд Кельвин открыл колебательный контур. Механикам, акустикам, геофизикам этот материал во время обучения не дают. А большинство людей, в общем-то, то, что им не давали при обучении, воспринимать не могут.

К тому моменту, как Кельвин впервые увидел колебательный контур, во всех учебниках было написано, что колебательный процесс, возникающий в результате импульсного воздействия на контур, возникает в результате интерференционных процессов. То есть, именно так, как уже больше 100 лет пишут про сейсмосигналы. Увидев синусоидальный характер сигнала, возникающего при этом, он мгновенно среагировал, заявив, что так может проявиться только колебательная система, поскольку интерференционными процессами может быть сформирован любой сигнал, кроме синусоидального. То, в чем мне уже больше 30 лет не убедить геофизиков (математиков от геофизики), было 150 лет назад азбукой. Так что мне просто ничего не оставалось, как сказать то же самое, что сказал лорд Кельвин.

Первое время существование колебательной системы такого типа казалось мне невозможным. Ну, смотрите сами. Для того, чтобы ударное воздействие преобразовалось в гармонический сигнал, должен существовать механизм, осуществляющий это преобразование. Для всех колебательных систем этот механизм (для каждой колебательной системы - свой) известен. Для плоскопараллельной структуры из однородных материалов этот механизм не то что был неизвестен, а еще и более того, я же сам без труда мог доказать, что механизма этого просто не может быть.

Я случайно попал в эту область знания (которой раньше, до обнаружения мной этого главного моего эффекта просто не было), как в беличье колесо. Из этой ситуации я был вынужден выкручиваться независимо от своего желания. Дело в том, что обнаружение любого физического эффекта обязательно влечет создание нового исследовательского метода, с помощью которого обязательно будет получена принципиально новая информация. А какая информация является принципиально новой? Опять же, новый физический эффект или новое явление. И так далее, до бесконечности. Так что это всё надо бы сравнивать не с беличьим колесом, а со снежным комом.

Так сложилось, что обнаружение колебательных свойств породных слоев привело к тому, что был разработан метод и аппаратура прогнозирования обрушения пород кровли в угольных шахтах. Этот метод сразу был востребован шахтными геологами, но поскольку базировался он на эффекте преобразования удара в синусоиду, механизм которого был неизвестен, то полноценное использование и развитие этого метода требовало того, чтобы этот механизм был найден. Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять и доказать возможность существования такой колебательной системы.

Естественно, возникает вопрос. Так ли уж это важно? Велика ли разница, является земная толща совокупностью колебательных систем или нет? Оказывается, очень велика. Сразу, что называется, на поверхности, лежат два аспекта этого явления. Первый аспект - информативный, а второй касается законов развития нашей цивилизации.

Информативный аспект заключается в том, что, изучая земную толщу именно как совокупность колебательных систем, можно получить беспрецедентно большое количество информации о строении и свойствах земной толщи.

Любая колебательная система характеризуется собственной частотой. Как оказалось, значение частоты гармонического сигнала, который возникает в результате удара, однозначно пересчитывается в толщину (геологи говорят - мощность) породного слоя, по которому нанесен удар. И, следовательно, аппаратура, регистрирующая эти сейсмосигналы, может давать информацию о мощностях породных слоев. Иными словами, частотный спектр сейсмосигнала содержит информацию о строении земной толщи в данном месте.

Геофизический метод, связывающий информацию о строении земной толщи с частотным спектром сейсмосигнала, нельзя было назвать никак иначе кроме как спектральной сейсморазведки.

Второй аспект заключается в том, что если мы имеем дело с колебательной системой (всё равно какой), то неизбежно, рано или поздно, столкнемся с резонансными явлениями. Общеизвестный пример резонанса - это когда взвод солдат, печатая шаг, шел по мосту, и мост от этого начал раскачиваться. Амплитуда раскачки моста увеличивалась до тех пор, пока мост не рухнул. В XIX веке, когда стали строить мосты современной конструкции, это происходило чуть ли не во всех странах. После чего было принято решение не допускать движение групп людей через мост маршевым шагом.

Резонанс - это ситуация, когда собственная частота колебательной системы совпадает с частотой внешнего воздействия. При этом амплитуда колебаний, вызванных внешним воздействием, возрастает, достигая такого значения, что происходит разрушение. Мост - сложное сооружение. В его состав входит несколько колебательных систем, и резонанс возникает с одной из них.

То, что произошло с Саяно-Шушенской ГЭС, благодаря интернету известно в подробностях. Рост амплитуды вибрации начался в процессе замедления вращения турбины, и достиг 600-кратной величины относительно нормального уровня, как зафиксировали их собственные самописцы. Рост амплитуды вибрации начался при приближении скорости вращения (частоты вибрации) турбины при замедлении, к значению частоты собственных колебаний колебательной системы, залегающей в основании турбины (в земной толще).

Такое вот резонансное разрушение - не редкость. Оно происходит с объектами, оказывающими вибрационное (динамическое) воздействие на опору. Это электростанции всех типов (за исключением солнечных батарей), поезда, насосные станции (типа газпромовских), подземные выработки, где работают проходческие или добычные комбайны... Таким образом, объекты, определяющие уровень нашей цивилизации, попадают в группу риска.

Тем, что я, не желая того, случайно сделал открытие, я очень серьезно осложнил себе жизнь.

В изобретательском законодательстве советского времени существовало три градации. Рассматривались изобретения устройства, изобретения способа достижения цели, и открытия. Под открытием подразумевалось обнаружение нового физического эффекта, нового явления или нового свойства.

Сделать открытие разрешалось далеко не всем. Сделать открытие (а точнее, получить свидетельство об этом) мог только доктор наук, и при этом лояльно настроенный к режиму, и тогда ему гарантировалось избрание в Академию Наук. Известно много случаев, когда для избрания «нужного» человека в академики, ему присваивалось открытие, сделанное за рубежом. Мы ведь до 1972-го года не входили в международное сообщество по изобретательству, и это развязывало нам руки для разного рода воровства изобретений и открытий.

После того как мы вошли в это сообщество, несколько лет выходили бюллетени изобретений отдельно наши, и отдельно зарубежные. И я многократно обнаруживал случаи, когда одно и то же изобретение было описано и у них, и у нас. И «почему-то» всегда сначала было сообщение из-за рубежа, а потом наше.

Вообще же, тема воровства в науке является намного более серьезной, чем это считается. Дело в том, что существует некий психологический феномен, который заключается в следующем. Если Некто каким-то образом совершил нечто типа воровства в науке - защитил липовую диссертацию, присвоил чьи-то результаты, исказил результаты, полученные в исследованиях и т.п., то он на всю оставшуюся жизнь теряет свою научную потенцию.

Я этот эффект обнаружил случайно. У нас на кафедре учился один мальчик. Умный, начитанный, музыкально образованный. Среди студентов горной специализации случай крайне редкий. Ну грех такого не взять в аспирантуру!

Сказано - сделано. Аспирантура - это три года. Первый год - сдача всяческих экзаменов. Типа кандидатского минимума. Второй год - разработка темы защиты. Третий - написание диссертации и ее оформление. За год невозможно что-то сделать самостоятельно, да еще и не имея задела. И, как это обычно и происходит, научный руководитель подарил этому аспиранту одну из своих бесчисленных идей, а мы все кинулись ему помогать.

Идеи, гипотезы - это очень личное, и часто они бывают ошибочными. Истинную цену они приобретают только после проверки. Надо же было такому случиться, что эта гипотеза оказалась ошибочной. Мы все, сотрудники лаборатории, год вкалывали, чтобы, в конце концов, носом ткнуться в этот результат. В принципе, страшного в этом ничего нет. Это как раз тот случай, когда отрицательный результат - тоже результат, но что делать аспиранту? Вся кафедра стала его успокаивать и уговаривать, что дело это житейское, дескать, защищай, что есть, только не говори, что это не подтвердилось, а с документами поможем. А защитишься, и будешь работать в свое удовольствие. Акт о внедрении, естественно, липовый, был получен, диссертация защищена, но...

Моя лаборатория - это половинка от обычной учебной аудитории, и отделена от нее фанерной стенкой. И вот однажды сижу я в лаборатории и через стенку слышу, как наш свежеиспеченный кандидат наук и уже ассистент кафедры, рассказывает студентам о том, какую революцию в горном деле сотворил он в результате внедрения темы своей кандидатской работы. Ну, первое движение души - выйти из своего укрытия и высечь его публично. Однако нельзя. Авторитет преподавателя и прочее. И я вдруг осознаю, что это он искренне. Это его самозащита сработала. Он ведь понимает, что он ненастоящий КТН. И теперь он всю жизнь будет ненастоящим. Будет жить с подсознательным страхом, что кто-нибудь это скажет. И уж точно никогда уже наукой заниматься не будет. В состоянии страха такого рода заниматься наукой невозможно.

Так и получилось. Этот бедолага получил доцента. Но весь его блеск исчез. Тусклая канцелярская крыса. А что, сотрудники кафедры этого не понимали? В том-то и дело, что понимали. Потому что они все такие. За четверть века работы в ЛГИ я не видел ни одной нелиповой диссертации. А вот если бы кто-нибудь защитил настоящую диссертацию, то был бы он там белой вороной, и уж нашли бы, как от него избавиться.

Народная мудрость говорит: «Вот защищусь и займусь наукой». Так вот, если защитить ненауку, то наукой никогда заниматься не будешь.

Формально с открытиями с тех пор, с советского времени всё изменилось, но фактически всё осталось так же. Так что сделанное мною открытие как бы и не существовало. Но это не страшно, я человек не мелочный. Гораздо сложнее оказалось другое. Дело в том, что обнаружение практически любого нового физического эффекта или явления носит революционный характер, поскольку в большей или меньшей степени перечеркивает предыдущее знание.

С тех пор, как существует наука в теперешнем ее понимании, идет борьба за приоритет между эмпириками и так называемыми теоретиками. Я сказал «так называемыми», потому что люди, которые называют себя теоретиками и борются с эмпириками, таковыми не являются. Теория, по определению, всегда неразрывно связана с экспериментальными (эмпирическими) фактами. А вот этих самых как бы теоретиков следовало бы называть гипотетиками. Они считают, что все самые главные научные результаты получены исключительно, что называется, на кончике пера. То есть являются результатом чисто умственной деятельности.

Да, действительно, некоторые гипотезы иногда подтверждаются экспериментом, но делать на этом основании вывод, что главенствующее место в науке занимают гипотетики, а экспериментаторы являются учеными второго сорта, не следует. Потому что подавляющее количество открытий сделано случайно, в результате экспериментов, и физика большинства обнаруженных эффектов и явлений так и осталась непонятной. Но это не страшно, так как не мешает использовать обнаруженные эффекты. Как пример этого, я всегда привожу электричество.

Да, так о перечеркивании новыми физическими эффектами предыдущего знания... Можно ли представить мэтра, который на склоне лет, в ореоле собственного величия спокойно примет некий новый, неизвестный ранее физический эффект, который доказывает ошибочность его представлений? Вопрос, конечно, риторический. А здесь, в том, что мне открылось в 1977-м году, речь идет о судьбе не одного мэтра, а о целом колоссальном направлении.

Это как раз тот случай, когда, как утверждают методологи, один плохонький эксперимент может напрочь закопать как угодно колоссальную теорию. На самом деле, повторяю, не теорию, а гипотезу. Почему-то в эту ошибку впадают даже методологи. Теорию не закопаешь. Она базируется на экспериментальных данных. Их отменить невозможно. Но в том-то и дело, что сейсморазведка, имеющая более чем 100-летнюю историю, являющаяся самым дорогим геофизическим методом, поглощающая более 90 процентов всех геофизических денег как целиком в Мире, так и по отдельности в каждом государстве, имеющем собственную геофизику, не вышла за рамки гипотезы.

Испокон веков все уверены в том, что в результате удара возникает зондирующий импульс, который распространяется в земной толще во все стороны. А оказывается, что при ударном воздействии возникает не импульс, а гармонический затухающий процесс. Причем распространяется он не во все стороны, а только лишь в пределах породного слоя, в котором удар преобразовался в гармонический отклик. То есть, при горизонтальном залегании породных слов возникший в результате удара сигнал распространяется только в горизонтальных направлениях. Согласно принципам локации, отраженный сигнал (эхо-сигнал) распространяется в направлении, обратном направлению распространения зондирующего сигнала. Так что эхо-сигнал приходит к сейсмоприемнику не снизу, как утверждают сейсморазведчики, а сбоку, распространяясь также вдоль породного слоя-резонатора.

Вся сейсморазведочная аппаратура, все методические наработки заточены на то, что эхо-сигналы приходят снизу, а они приходят сбоку! И вот естественный результат. За все 100 с лишним лет ее существования не было во всем Мире ни одного случая, чтобы разрез земной толщи, полученный с помощью бурения, подтверждал разрез, полученный с помощью сейсморазведки. Об этом я узнал от величайшего ученого, патриарха сейсморазведки и сейсмологии Петрашеня Георгия Ивановича. Но об этом позже.

Я не стремился к чему-то экстраординарному. Я не собирался что-то опровергать. Моя задача была - читать курс в соответствии с известными, раз и навсегда установленными правилами. То есть, если читаешь физику - изволь поставить лабораторные работы. Но в том то всё и дело, что наука - это как живое существо. Она развивается по своим законам. И не моя вина, что я попал в ситуацию, когда ей не давали развиваться по этим законам. И то, что я обнаружил ошибочность целой области знаний - это не моя вина. Рано или поздно это должно было случиться. Если камень лежит на дороге, рано или поздно, его придется убирать.

К этому времени я уже несколько лет читал студентам сейсморазведку. Да, у меня были сомнения в эффективности этого вида геофизики. Но вокруг, буквально отовсюду идет информация о том, что сейсморазведка - это самый мощный, самый эффективный, самый глубинный геофизический метод. Наберите в интернете на поисковике «сейсморазведка». Вот первые строки в Википедии: «При помощи сейсморазведки изучается глубинное строение Земли, выделяются месторождения полезных ископаемых (в основном нефти и газа), решаются задачи гидрогеологии и инженерной геологии. Сейсморазведка отличается надежностью, высокой разрешающей способностью, технологичностью и колоссальным объемом получаемой информации».

Даже если быть совершенно уверенным, что этот физический метод в принципе не может дать такую информацию, то как противостоять постоянно льющейся отовсюду лавине подобных сообщений? Но когда я выяснил, что ни один сейсморазведчик никогда не согласится делать свои исследования, не имея заранее информации об исследуемом массиве, стало окончательно ясно, что сейсморазведка - это прекрасно организованная, международная область заблуждения, которое уже давным-давно перешло в обман.

Нетрудно представить себе, что подобное может происходить в нашей стране. Нас никаким обманом удивить нельзя. Но во всём Мире...

Кто виноват, что сейсморазведка пошла в тупиковом направлении? Виновата очевидность модели сейсморазведки и несоблюдение законов методологии. Люди автоматически, без экспериментальной проверки перенесли принцип звуколокации (летучие мыши), гидролокации (дельфины), а потом и радиолокации в твердую среду, в земную толщу. Величайшие математики Мира закрепили эту очевидность математическими текстами. Для полной победы сейсморазведки осталось совсем немного - подтвердить эту идею на практике.

Подтверждение появилось в 1909 году, когда Андрей Мохоровичич, профессор Загребского университета, доложил мировому сообществу, что с помощью сейсморазведочной аппаратуры им было получено отражение (эхо-сигнал) с глубины 80-100км, от границы между корой и мантией планеты Земля. Было ли это его заблуждение или обман во спасение идеи сейсморазведки - сказать трудно. Если обман, то гениальный. Потому что проверить это его заявление невозможно и по сей день. Но с этого началось «победное шествие» сейсморазведки по планете.

Как известно, в науке практически невозможно взять свои слова обратно, признаться в ошибке. А если не признаваться в заблуждении, то оно неизбежно переходит в обман. В сейсморазведку, возможности которой подтвердили наряду с Мохоровичичем, и другие люди, повторившие «эксперимент» Мохоровичича в других регионах Земли, бурным потоком потекли деньги. Деньги, понятное дело, надо отрабатывать, и возникли такие методики интерпретации результатов сейсморазведки, которые позволяют создавать видимость ее эффективности.

Как же могло такое произойти, чтобы возникло такое гигантское пространство заблуждений, обмана и наукообразия? А просто люди проигнорировали или забыли несколько краеугольных опор всей науки. Они забыли, что в физике нет ни аксиом, ни очевидностей. Что недоказанная очевидность - это путь в тупик, а аксиома - это не истина, не требующая доказательств (потому что не существует таких вещей, которые бы не требовали доказательства), а то, что никак не доказать.

Они забыли, что математика является принадлежностью физики только в случае, если аргументы уравнений могут быть определены в эксперименте. А ведь аналитический аппарат сейсморазведки был создан в первой трети XIX века, когда не было еще никакой аппаратуры, и никаких экспериментов в принципе быть не могло. Всё это, что забыли люди, находится в компетенции философии.

Так сложилось, что у меня в ЛГИ сложились отличные контакты с кафедрой философии. Она, конечно, называлась марксистско-ленинской, но люди, знающие этот предмет, помнили, что до того философия была наукой всех наук. И даже физика называлась натурфилософией (философией природных объектов). У философии в СССР была тяжелая жизнь. Она единственная могла бы помочь разобраться людям, чтобы понять, в чем же мы живем и какова цена всех этих немыслимых лозунгов и утверждений, окружающих нас. Но ей завязали рот, назвав марксистско-ленинской. Ведь недаром всех философов в начале советской власти высылали из страны целыми пароходами.

Как известно, при сдаче кандидатского минимума нужно сдавать экзамен по философии. Но я не знаю никого, кто бы при подготовке к экзамену читал хоть что-нибудь по философии, кроме трудов марксистов-ленинистов.

Эти замечательные люди, работавшие на кафедре философии, дали мне тему реферата «методология развития научного познания». Эта тема никак не противоречила советской идеологии. Они просто не имели между собой никаких точек соприкосновения. Как наши сотрудники кафедры философии поняли, что это было как раз то, что мне необходимо, я не знаю. Но когда я прочел книгу Куна «Структура научных революций» и некоторые другие работы в таком же духе, мне стало стыдно за себя, за моих коллег и за ученых вообще.

Незнание общих принципов методологии развития научного познания и привело к тем многочисленным искривлениям в науке, которыми славится наша страна. Эти наши кремлевские светочи разума стремились сделать из нас неграмотных, темных людей, и много преуспели в этом. Они из нас сделали чайников, как говорят теперь.

На экзамене по философии я спросил, почему авторство работы «Материализм и эмпириокритицизм» приписывается Ленину. Ведь это в чистом виде реферат работ Гегеля. Члены экзаменационной комиссии долго смеялись. Я оказался первым из экзаменующихся, кто это прочитал. И работы Ленина, и работы других философов, что требовалось по программе.

Потом уже, в частном общении один из экзаменаторов у меня спросил, что меня заставило всё это читать. Но всё оказалось очень просто. Я должен был сдать обязательно, и с первого раза, поскольку на второй раз у меня бы времени не было. Но, вообще говоря, всё, что я прочел по философии, оказалось довольно интересно, и я понял, что совершенно не зря требуют за рубежом, чтобы любой доктор наук (степени кандидата наук там не существует) обязательно имел степень доктора философии.

Это было наиболее трудное для меня время. Наряду с обилием результатов исследований как в лаборатории, так и на шахтах, было полное отсутствие понимания этих результатов и абсолютное несоответствие этих результатов тому, что можно прочесть в учебной и научной литературе по физике поля упругих колебаний и по сейсморазведке.

Попытки обратиться за консультацией к функционирующим ученым ни к чему не приводили. В лучшем случае мне объясняли, что исследования, результаты которых не соответствуют идее сейсморазведки, не являются корректными. Но в том-то и дело, что исследований, результаты которых соответствуют идее сейсморазведки, не существует. В большинстве же случаев, если мне и удавалось убедить консультанта в чем-то, то в дальнейшем он утверждал, что никогда не был в моей лаборатории, и вообще со мной не общался...

Вот в этот период мне очень повезло, и я познакомился с замечательным человеком, Георгием Ивановичем Петрашенем. Это был патриарх сейсмологии и сейсморазведки, он был зав. отделом сейсмологии и сейсморазведки ЛОМИ (ленинградского отделения Математического института им. В.А. Стеклова АНСССР). Уровень этого человека был таков, что главы этого научного направления во всех странах были его учениками.

Я позвонил ему и сказал, что мои лабораторные установки, собранные специально для иллюстрации того, что написано в его трудах, дают совершенно другие результаты. Георгий Иванович очень этим заинтересовался и пришел ко мне в лабораторию. Как оказалось, он был хорошо знаком с аппаратурой, которой была укомплектована моя лаборатория. Типа осциллографов, различных генераторов и т.п., поскольку раньше он занимался не полем упругих колебаний, а электродинамикой. Это было очень здорово. Это был первый в моей жизни и на сегодняшний день, единственный ученый в области сейсморазведки, который не боялся аппаратуры, и даже знал ее. Все остальные люди, называющие себя учеными-сейсморазведчиками, на самом деле, являются чистыми математиками, никогда в жизни не сделавшими ни одного измерения.

Петрашень вник во все лабораторные установки, внимательно отнесся к моим аргументам, и после нескольких посещений моей лаборатории пришел к выводу, что мой подход правильный. Но при этом сказал, что никакой помощи я от него не получу. И еще он сказал фразу, которая меня буквально повергла. Он сказал: «Вы во всем правы, но я слишком стар, чтобы начинать всё с нуля». С нуля!! Петрашень сказал, что создание науки о поле упругих колебаний следует начать с нуля!

Ему было тогда 72 года. Не так уж много, с моих сегодняшних позиций. Но по-настоящему я понял эту фразу значительно позже, когда его уже не было. В таком возрасте нельзя развивать направление, которое идет вразрез с мнением большинства. Потому что его бы мгновенно выкинули на пенсию.

Но какую-то помощь он мне всё же пытался оказать. Начиная с того момента, он в каждой своей статье, в каждом докладе на конференциях говорил, что в мировой практике нет ни одного случая, чтобы разрез земной толщи, полученный с помощью сейсморазведки совпадал с разрезом, полученным с помощью бурения. Правда, единственное, чему это помогло - это моему самоутверждению. Но и это немало.

К 80-м - 90-м годам на очень многих шахтах использовалась разработанная нами методика прогнозирования обрушения пород кровли в угольных шахтах.

Начиная с 1993 года, после 16 лет работы в условиях угольных шахт мы начали использование спектральной сейсморазведки с поверхности. Наземный метод получил название спектрально-сейсморазведочного профилирования (ССП). Этот принципиально новый исследовательский инструмент, в полном соответствии с основами методологии развития научного познания, позволил выявить принципиально новую информацию о свойствах земной толщи.

Прежде всего, было обнаружено, что с помощью метода ССП оказалось возможным выявлять зоны тектонических нарушений (ЗТН). Как выяснилось в дальнейшем, эти зоны обладают целым рядом замечательных, раньше неизвестных свойств, полностью переворачивающих существовавшие раньше представления о свойствах земной толщи. Свойств этих много, но наиболее поразившее нас заключается в том, что любое сооружение, оказавшееся в ЗТН, сразу начинает разрушаться. Как известно, на Земле постоянно происходят ничем не объясняемые разрушения. Теперь стала понятной причина этого явления. А просто фундаменты этих сооружений оказались в ЗТН, но никак иначе, кроме как с помощью нашей аппаратуры, это определить невозможно.

В дальнейшем многократно подтверждалась действенность разработанной нами методики прогнозирования техногенных катастроф. Подробно это описано в моей книге «Основы спектральной сейсморазведки».

Я очень расстраивался от того, что ни геофизики, ни строители не интересуются нашими разработками. Но со временем я понял, что это нормально. В данном случае ведь речь идет о переходе к новой парадигме. А переход от одной парадигмы к другой, согласно утверждению Куна, не может осуществляться быстрее, чем время смены одного-двух поколений. Быстро можно только сломать. Создать же можно только медленно. Потому что нет ничего более инерционного, чем наше сознание.

По мере того как я утверждался в том, что единственный путь получения информации с помощью поля упругих колебаний - это изучение спектра сейсмосигналов, изменялось содержание моих лекций. Материалы моего лекционного курса нарабатывались в результате шахтных исследований. Сложилось так, что полгода я читал лекции, а полгода - работал на шахтах. По сути, на лекциях я давал материал с учетом того, что у меня получалось на шахтах. Ну, и, конечно, содержание лекций год от года изменялось.

С другой стороны, часто было так, что в ходе чтения лекций, при подготовке к ним и под воздействием вопросов студентов, я изменял свое мнение по тому или иному вопросу, и это тоже приводило к изменению содержания лекций. Вот эти маленькие и последовательные изменения моих представлений и есть те шажки, которые позволили мне проделать весь путь от традиционной, лучевой сейсморазведки к спектральной.

Я заметил, что люди, получившие какие-либо награды, повышения и поощрения, получают положительные эмоции от этого только в течение какого-то небольшого отрезка времени. А потом быстро привыкают к своему новому состоянию. Так же обстоит дело и при получении каких-либо премий. Удовлетворение этим длится совсем незначительное время, после которого наступает горечь от недостаточности полученных средств. Своих денег ведь не бывает достаточно.

Жизнь в науке - это постоянные яркие эмоции, не тускнеющие от времени. Да, бывают и неудачи, и то, что называется, муки творчества. Но, во-первых, это не те муки, которые опустошают. Поиск решения научной проблемы продолжается иногда весьма длительное время, но когда ты включаешь всю изворотливость своего мозга, и всё-таки находишь выход из положения, то это окрашивает ВСЮ дальнейшую жизнь. И нет ничего более высокого, чем сознание того, что в результате твоей жизни количество знания на Земле увеличилось.

К сожалению, не избежать того, что много еще будет аварий типа того, что произошло в Риге в 2013г, на Саяно-Шушенской ГЭС в 2009г, в Трансвааль-парке в Ясенево в 2004г и многих-многих других, которые было бы очень нетрудно предсказать и, следовательно, предотвратить. Для того, чтобы остановить лавину техногенных катастроф, следует всего лишь постараться понять физику развития этих аварий, изложенную на сайте www.newgeophys.spb.ru и в моей книге «Основы спектральной сейсморазведки». И всего лишь захотеть, чтобы подобных аварий не было. Но слишком уж много вокруг признаков того, что произойдет это очень нескоро.