50 лет на научном фронте

Гликман А.Г.
НТФ "ГЕОФИЗПРОГНОЗ"
24 октября 2020, Санкт-Петербург

50 лет назад, в 1970 году я получил задание сделать возможным работу большегрузных автосамосвалов в условиях нулевой видимости.

Объясняю. В 1970 году, 50 лет назад я начал работать на кафедре радиоэлектроники ленинградского Горного института. Примерно за полгода до этого там было принято решение силами двух студентов-радистов 5-го курса создать устройство типа радиолокатора, чтобы сделать безопасной работу самосвалов, вывозивших руду на плато Расвумчорр. Ну, студенты окончили институт, и эту задачу поручили мне.

Самосвалы двигались, что называется, по серпантину. Это когда с одной стороны самосвала вертикальная стенка скалы, а с другой - пропасть. Необычно здесь было то, что плато находилось на уровне облаков, и работать водителям приходилось в облаках, при нулевой видимости. Нулевая видимость - это когда стоишь перед фарами самосвала и не видишь, горят они или нет. И водитель не видит своего положения на дороге. Нормальный режим работы - это когда водитель держится одной рукой за руль, и, высовываясь через открытую дверцу наружу, смотрит вниз, под колеса, чтобы видеть бровку, то есть границу между дорогой и пропастью.

В результате, в среднем один раз в году самосвал (естественно, с водителем) срывался в пропасть.

Идея применения радиолокатора сводилась к тому, чтобы использовать принцип самолетного радиовысотомера, и с его помощью постоянно регистрировать свое расстояние до скалы. То есть, положение самосвала на трассе.

При нулевой видимости, которая имеет место, когда машина идет в облаках, помочь может только радиолокация, так как только она «пробивает» облака.

Авиационные радиодальномеры используются с самого начала войны, и для меня всё это было несложно. Нужно было приварить к капоту самосвала две антенны. Одна была направлена в бок, на скальную стенку, чтобы видеть расстояние до скалы. А другая - вперед, чтобы не допустить столкновения с объектом, появившимся впереди машины.

Что касалось информации, получаемой сбоку, проблем не было. А вот радиолокатор, направленный вперед, давал какую-то чепуху. То работал, то не работал. А потом опять работал. Я вытаскивал в окно нашей лаборатории стол, установил на него локатор, подводил электропитание (24 В, как на самосвалах), и смотрел работу локатора вдоль 21-й Линии Васильевского острова. Там проезжали машины, и я отмечал с помощью моего локатора их наличие и движение. И была всё та же история. То информация, получаемая с помощью локатора соответствовала тому, что я видел, то вдруг расстояние до ближайшей машины увеличивалось в несколько раз.

То есть, видим глазами, что мы вот-вот столкнемся со встречной машиной, а на мониторе расстояние до нее - скажем, 30м. Я никак не мог понять, в чем дело.

Судя по рекламным данным, работы в этом направлением велись во многих странах, и применяли они ту же схему, что и я. Однако у них всё получалось. Ну понятно, реклама не может содержать трудности и неудачи. Но я-то всю эту информацию принимал за чистую монету. И не понимал, почему у меня ничего не получалось, ведь всё же казалось очень просто...

И вот, однажды когда у меня уже был в кармане билет на самолет в Апатиты, к Заказчику, я очередной раз стоял на 21 Линии, и искал систему в ошибках, у меня выключилось моё устройство. Я стал вертеть головой, искать, кто меня обесточил, и при этом раздался хлопок и из этого устройства повалил дым. В окне образовалась счастливая морда моего коллеги. Он, оказывается, пошутил, и вытащил вилку моего питания, а потом вставил ее обратно. На самом деле, он вытащил вилку из 24-вольтового источника, а вставил обратно, по ошибке, в 220-вольтовую сеть.

На нашей кафедре работала молодежь, взаимоотношения были легкие, и шутки тоже. Это называлось «сделать вводную». И этот шутник не думал, что при этом сгорит результат моего годового труда. Это был сильнейший удар по моей голове. Я оставил шутнику сдавать мой билет на завтрашний самолет, и пошел по хорошо проверенному пути.

Когда я получал такой вот стресс, я уходил из ЛГИ по Университетской набережной, шел до Дворцового моста, переходил на другую сторону Невы, и часа 3 гулял по Эрмитажу. Я при этом хотя бы восстанавливал свою систему Мира.

Когда я отправился в обратном направлении, я вдруг понял, почему у меня ничего не получалось. И я был уверен, что и у моих конкурентов тоже так же ничего не должно было получиться, в чем потом убедился. И поразился своей тупости. Ведь самолетный радиовысотомер имел всего одно отражающее препятствие - поверхность Земли, а мой автомобильный дальномер - сумму препятствий, сразу от несколько встречных автомобилей. И я получал всё время сумму (!) отражений.

То есть, если ближайший автомобиль был на расстоянии 10 метров от моего радара, а при этом появлялся еще один автомобиль на расстоянии, скажем, 30м, то мой прибор показывал отражающий объект на расстоянии 40м!

Последствия этой истории были колоссальные. Во-первых, я понял, что для того, чтобы обнаружить что-нибудь толковое, найти ошибку и т.д., надо, чтобы кто-нибудь ударил бы меня очень крепко по голове. И это правило идет со мной всю мою дальнейшую жизнь. Я конечно же сразу понял, как нужно изменить схему, чтобы ликвидировать этот эффект (а точнее - дефект). Мы еще не имели даже понятия о цифровой технике, а это изменение схемы оказалось первой реализацией ее.

Я был очень благодарен шутнику. Главное ведь - пошутить во-время.

Купив (через год) очередной билет на самолет, я провел более, чем успешные испытания в натурных условиях. Мне дали на 2 дня бульдозер ДЭТ-250, в багажное отделение набилось множество мужиков-водителей, и мы пытались «наехать» на всевозможные препятствия. Водители были в восторге. Заказчик сообщил об этом своему начальству, которое находилось в Москве, и я получил задание ставить эту аппаратуру на серию. Для этого мне выделили девушку не помню уже в каком НИИ, которой я должен был привезти схему этой аппаратуры для нормоконтроля.

Разбираясь в этой схеме, она спросила, что это за черный квадратик. Я сказал, что это СВЧ-игрек циркулятор, и немного удивился, почему она не знает этого. А она сложила всю мою схему, вручила ее мне и предложила убираться на все четыре стороны.

Пришла моя очередь не понимать, что это значит. А оказалось всё очень просто. Согласно некоему секретному закону, СВЧ устройства могут изготавливаться для гражданских нужд только в том случае, если они уже использовались для военных и сняты с вооружения.

Секретный закон... No comment.

Мой начальник в ЛГИ, когда я ему рассказал про этот облом, не расстроился, потому что он «ногой открывает дверь в ЦК» и всё «порешает». Вернувшись из Москвы, он сказал, что эта проблема решения не имеет.

В отделе кадров ЛГИ мне предложили написать заявление об увольнении по собственному желанию, потому что я завалил такую работу. А то, что я сделал первое в Мире такое устройство, их не волновало. Но на эту тему я был уже битый, и передал эту инициативу начальнику отдела кадров. На то, чтобы меня уволить, у них прав не было, и пришлось им искать, куда меня девать.

Я не зря дал этой статье такое название. Наука - это производство нового знания. И так уж получается у нас, что заинтересованы в этом производстве далеко не все. Гораздо больше людей тормозят этот процесс. А фронт - это разделительная линия между изготовителями нового знания и теми, кому оно не нужно. Вот эти люди в московском НИИ могли ведь взять эту мою разработку хотя бы для танкистов. Ведь когда идет колонна танков, то что-то могут видеть перед собой только те, кто находится в первом танке. Все же остальные ничего не видят из-за поднятой ими пыли. Могли отдать эту установку вертолетчикам. И т.д. Главное, что я тогда понял - это то, что новое знание никому не нужно.

В общем, я получил тогда представление о том, каково отношение к научным разработкам в этой стране, на всю жизнь.

Кадровики создали мне такую репутацию в ЛГИ, что я оказался никому не нужен. С большим трудом меня взяли на Горный факультет, на кафедру разработки пластовых месторождений (РПМ). Взял меня зав. лабораторией этой кафедры Овчаренко Борис Петрович (БП). Ознакомившись с тем, что я сделал для плато Расвумчорр, он понял мои возможности. И решил использовать их для кафедры РПМ.

Сотрудники по кафедре посоветовали БП дать мне задание разработать метод прогнозирования внезапного обрушения пород кровли при подземной добыче угля. И БП выдал исходную идею.

На что меня бросили, я понял по самому названию темы. Ведь внезапными называют явления, которые в принципе не подлежат прогнозированию. То есть, такие явления, физика которых вообще неизвестна.

Я вот уже такой «взрослый», но даже с позиций своего немалого опыта я не понимаю, как это я никогда не боялся браться за самые провальные темы. По глупости, наверное.

Что это такое на меня свалилось, опять же понятно из названия. Если посмотреть в поисковиках, можно увидеть, что такие аварии происходят на Земле практически каждый день. Нет другого такого производства, которое отбирало бы столько человеческих жизней. Далее, как мне рассказал потом БП, не существует такого горняцкого коллектива на Земле, где бы не пытались найти решение этой проблемы. Но на тот момент, это было совершенно безрезультатно. Он же предложил исходную идею.

Породы кровли залегают непосредственно над угольным пластом. И когда уголь извлекают, под породами кровли, там, где раньше был уголь, остаются механизмы, с помощью которых добывают уголь, и шахтеры. Там же находится и крепь. Но крепь может удержать кровлю при ее обрушении только очень короткое время. Так что людей сохранить при обрушении невозможно.

Идея БП заключалась в том, что вероятность обрушения кровли тем больше, чем больше нарушены породы кровли.

Что было дальше, я многократно описывал в статьях, что на моем сайте [1]. Здесь я хочу показать фон, который сопровождал то, что я делал.

В ходе реализации идеи БП, при измерениях я обнаружил новый тип колебательной системы. Упругую колебательную систему (УКС). То есть, породный слой оказался полуволновой колебательной системой.

Это произошло при первом моем спуске в угольную шахту, в 1977 году. Спустя ровно 100 лет после того как лорд Кельвин открыл электрическую колебательную систему. Колебательный L-C контур.

Открытие колебательного контура послужило открытию новой парадигмы в науке об электричестве. Оно привело к созданию электродинамики и радиотехники.

Открытие УКС послужило привело к возникновению новой парадигмы в акустике. Оно позволило похоронить так называемую лучевую, традиционную сейсморазведку, и заменить ее на сейсморазведку спектральную, возможности которой просто колоссальны.

Когда я доложил ход работ на кафедре, я встретил буквально звериную злобу и рекомендацию искать другое место работы. Когда я спросил у БП, что это значит, он мне объяснил причины этого.

Во-первых, коллеги по кафедре понятия не имели, что такое колебательная система и не собирались в этом разбираться. Он-то это понимал, потому что я вместе с ним спускался в шахту, когда обнаружил УКС, и тогда же я объяснил ему, что это такое. Он, правда тогда сразу сказал мне, что меня сожрут. Но я не придал значение этому. А сейчас, для того, чтобы я понял, что происходит, он порекомендовал мне почитать их диссертации...

И тогда я пошел в нашу замечательную библиотеку ЛГИ, и посмотрел диссертации по кафедре РПМ...

Братцы, такого убожества, неграмотности и просто вранья представить себе невозможно. Это не просто липа. Это липа изысканная, развесистая. Якобы подтвержденная математикой... И, кстати, больше половины диссертаций были посвящены методике прогнозирования обрушения пород кровли. Но методики этой у них даже следов нет. Я даже комментировать это не могу.

Для Вашего сведения я немного добавлю о том, что у нас получилось. Спектральная сейсморазведка (спектрально-сейсморазведочное профилирование, ССП) позволила создать методику прогнозирования аварий в шахтах, и тем самым, остановить лавину смертей шахтеров. Позволила создать методику прогнозирования техногенных катастроф. Об этом можно прочесть в моих статьях на моем сайте. С помощью ССП мы помогаем людям находить источники родниковой воды. Когда наши работы примут, можно будет решить проблему нехватки воды на Земле.

К сожалению, всё то, что я создал, открыл и сделал, не принято. Правильнее было бы сказать, что принято в штыки.

Я, конечно, не знал раньше, что научные открытия в этой стране разрешается (!) осуществлять только лишь людьми, имеющими диплом доктора наук. И при этом, только с разрешения кого-либо из руководства страны. Но это знание ничего бы для меня не изменило, потому что я занимаюсь тем, что я считаю своей областью знания, с удовольствием, и как ИМ до лампочки всё, что у меня получается, так и мне до лампочки ИХ отношение к этому.

В моей жизни было два события, которые показали мне мое истинное место в жизни этой страны, и заставили меня воспринимать всё это с юмором.

Первое событие произошло в начале 80-х годов. Меня застукали на участии в конференции по горно-геофизическим проблемам. Я там сделал доклад по методике прогнозирования обрушений кровли в шахтах.

Ко мне подошел оказавшийся там случайно заместитель директора ИПКОНа АН СССР Скуба В.Н. Это военный институт, который занимается созданием инженерных сооружений под землей. В то время считалось, что во время войны можно отсидеться под землей. Как сказал мне Валентин Николаевич, они ломают голову, как уцелеть под землей в военное время, а земля всё давит в мирное время. И предложил мне приехать к нему в Москву, чтобы договориться о моем с ними сотрудничестве.

Надо сказать, что у меня не было ни малейшего желания сотрудничать с военными, но это было в начале 80-х годов, и моего желания никто не спрашивал, а если бы я возразил, то провел бы всю оставшуюся жизнь в шарашке (смотри книгу Солженицына «В круге первом»). Он меня попросил написать достаточно полную статью, чтобы там было всё описано по моей методике.

Я написал такую статью и привез ее в ИПКОН. Скуба сказал мне, что поскольку я даже не к.т.н., то общаться со мной они не смогут. Но мне позвонит некто Марков из Кольского филиала АН, и если я буду делать то, что он мне скажет, то через месяц я стану д.т.н.

Примерно через неделю Марков мне позвонил. Он так долго рассказывал мне, какая замечательная у меня статья, что я заподозрил неладное. Так и произошло. Он сказал, что как диссертация она не годится. Ну почему же, если она вам так понравилась? И вот тут он меня поразил в самое сердце. Потому что он мне сказал:

«Чтобы быть диссертацией, статья не должна содержать ничего нового.»

Честно говоря, я ему не поверил. Разве можно в такое поверить?! Но еще через две недели мне позвонил академик Слепцов (якутский), который в точности повторил приговор Маркова...

Думаю, что в сталинские времена это называлось бы вредительством в науке. Интересно, когда это началось?...

Получилась картина маслом. Получается, что кандидатские диссертации допускаются к защите только после того, как ученый совет удостоверится, что ничего нового там нет. То есть, диссертация должна быть изысканно липовой. Естественно, липовыми являются и документы о внедрении и новизне. А ведь это, ребята, уголовочка.

Но из этого получаются замечательные следствия. Во-первых, кандидат наук, испеченный на липовом соусе, на всю жизнь имеет в подсознании страх разоблачения. Будучи пожизненно в таком состоянии, такой к.т.н. уже никогда не родит ничего толкового, каким бы он до этого не был умным, многообещающим и т.д.

Но это еще не всё. Известно ведь, что плох тот кандидат наук, который не хочет стать доктором наук. Да пожалуйста! А что же он будет защищать? Да конечно, то, что он защищал в своей кандидатской диссертации. И от этой бормотени он не сможет отойти уже никогда! И это вполне логично. Ведь в науке нельзя отойти в сторону от любого своего достижения, от любого своего слова.

Ну, надо сказать, что эта мура обильно приправлена математикой. Для этого в ЛГИ была специальная кафедра. Она называлась кафедрой прикладной математикой. Вот она-то и изготавливала требуемый математический текст. Существовал норматив на объем этого текста. Этот текст должен был иметь вид, и только вид, потому что вникать в него никто не собирался.

Ну хорошо. Кандидата и доктора мы получили. А как же стать академиком?

Ну здесь- то всё гораздо проще. Создавать здесь что-либо как бы научное не нужно. Нужно всего-то получить рекомендацию академическому сообществу от какого-либо сильного человека. Раньше это был какой-нибудь небожитель из ЦК КПСС. А сейчас не знаю. Ну, наверное, какой-нибудь приближенный к нашему ВСЕМУ.

То есть, по уровню знаний академик не отличается от доктора, который не отличается от себя самого, когда он защищал кандидатскую на липе. Мне всё это пришло в голову, когда я узнал, что бывший ректор ЛГИ был представлен на член-корра первым секретарем ленинградского обкома Соловьевым Ю.Ф.

Он был зав. кафедрой РПМ, но при этом не имел ни одной публикации без соавтора. Что называется, понимающему достаточно. Но, более того, он никогда не был студентом, поскольку был освобожденным комсоргом ЛГИ. Это многое объясняет. Я делал доклады на конференциях в присутствии академика Шемякина Е.И. (в ВАКе) и академика Гольдина С.В. в институте геофизики СО АН. И оба они орали на меня, когда я пытался рассказать новый физический эффект.

Я ломал голову: неужели они не понимают, что новый физический эффект занимает верхнюю ступеньку в физике. Теперь-то мне понятно, что просто не следует ожидать от академика каких-то особых познаний в чем бы то ни было.

За четверть века моей работы в ЛГИ я понял, что умный человек даже самого высокого ранга никогда не будет давать рекомендации по чужой, непонятной ему тематике. Предыдущий ректор отличался этой привычкой, чем неоднократно вызывал смех.

Я это всё вспомнил, когда прочел рекомендации самого главного нашего академика [2] о том, как следует искать месторождения воды. Так подставиться мог только крайне неумный человек, к тому же не имеющий ни одного своего слова в науке.

Я обещал рассказать о двух случаях, когда я был просто потрясен, когда узнал тонкости политики Руководства в науке. Первый - это случай с ИПКОНом. А второй - с Примаковым Е.М.

Один из его референтов был геологом по образованию. Он был однокашником главного геолога шахты Распадская. Я работал на Распадской 12 лет, и мы были с ним в дружеских отношениях. И вот, когда на дне геологов эти два однокашника встретились, главный геолог Распадской рассказал референту Примакова о том, чем мы занимаемся на этой шахте, и это произвело на него большое впечатление.

Когда он попытался рассказать Примакову об этом, то он его мгновенно перебил словами: «Отечественные разработки даже не рассматриваются».

Ну и как вам такое? Это такая государственная политика России в отношении собственной науки. После этого я отношусь ко всему, что делается у нас даже не с юмором, а с жалостью...

Сайт newgeophys.spb.ru
Гликман А.Г. Палата №6 в АН РФ